Проплываем океаны,
Бороздим материки
И несем в чужие страны
Чувство русское тоски.

И никак понять не можем,
Что в сочувствии чужом
Только раны мы тревожим,
А покоя не найдем.

И пора уже сознаться,
Что напрасен дальний путь,
Что довольно улыбаться,
Извиняться как-нибудь.

Что пора остановиться,
Как-то где-то отдохнуть
И спокойно согласиться,
Что былого не вернуть.

И еще понять беззлобно,
Что свою, пусть злую, мать
Все же как-то неудобно
Вечно в обществе ругать.

А она цветет и зреет,
Возрожденная в Огне,
И простит и пожалеет
И о вас и обо мне!..

Александр Вертинский
1935

Обезьянка Чарли устает ужасно
От больших спектаклей, от больших ролей.
Все это ненужно, все это напрасно,
Вечные гастроли надоели ей.

Быть всегда на сцене! И уже с рассвета
Надевать костюмы и смешить людей.
Бедная актриса устает за лето,
Дачные успехи безразличны ей.

Чарли курит «кэмел», Чарли любит виски,
Собственно, не любит, но «для дела» пьет.
Вот она сегодня в роли одалиски
Исполняет танец, оголив живот.

И матросы смотрят. Вспоминают страны,
Где таких, как Чарли, много обезьян.
И швыряют деньги. И дают бананы.
А хозяин хмурый все кладет в карман.

Только с каждым годом все трудней работа.
Люди не смеются. Людям не смешно.
Чарли не жалеет. Их обидел кто-то,
Оттого и стало людям все равно.

Звери, те добрее. Людям что за дело?
Им нужны паяцы, им нужны шуты.
А зверям самим кривляться надоело,
В цирках да в зверинцах поджимать хвосты.

Ах, и мне не легче- этим же матросам
Петь на нашем трудном, чудном языке!
Думали ль вы, Чарли, над одним вопросом:
Почему мы с вами в этом кабаке?

Потому что бродим нищие по свету.
Потому что людям дела нет до нас.
Потому что тяжко зверю и поэту.
Потому что нету Родины у нас!

Александр Вертинский
1940

Я увидел Вас в летнем тире,
Где звенит монтекрист, как шмель.
В этом мертво кричащем мире
Вы почти недоступная цель.

О, как часто юнец жантильный,
Энергично наметив Вас,
Опускал монтекрист бессильно
Под огнем Ваших странных глаз…

Вот запела входная дверца…
Он — в цилиндре, она — в манто.
В оловянное Ваше сердце
Еще не попал никто!

Но однажды, когда на панели
Танцевали лучи менуэт,
В Вашем сонном картонном теле
Пробудился весенний бред.

И когда, всех милей и краше,
Он прицелился, вскинув бровь,
Оловянное сердце Ваше
Пронзила его любовь!

Огонек синевато-звонкий…
И под музыку, крик и гам
Ваше сердце на нитке тонкой
Покатилось к его ногам.

Александр Вертинский

Холодеют высокие звезды,
Умирают медузы в воде,
И глициний лиловые гроздья.
Как поникшие флаги везде.

И уже не спешат почтальоны.
Не приносят твой детский конверт.
Только ветер с афишной колонны
Рвет плакаты «Последний концерт».

Да… Конечно, последний, прощальный,
Из моей расставальной тоски…
Вот и листья кружатся печально,
Точно порванных писем клочки.

Это осень меняет кочевья.
Это кто-то уходит навек.
Это травы, цветы и деревья
Покидает опять человек.

Ничего от тебя не осталось.
Только кукла с отбитой ногой.
Даже то, что мне счастьем казалось,
Было тоже придумано мной.

Александр Вертинский
Август 1940
Циндао

Восстань, пророк, и виждь, и внемли.
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли.
Глаголом жги сердца людей.

Пушкин

Я прожил жизнь в скитаниях без сроку.
Но и теперь еще сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
«Восстань! Исполнись волею моей!»

И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей.
Еще пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.

Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели.
Как птицы замерзая на лету.

Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая.
Бросая в снег ненужное зерно?

Ну что ж… Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Все переплавит в сталь святой огонь.

Александр Вертинский
1950

Манит, звенит, зовет, поет дорога,
Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.

Идут, бегут, летят, спешат заботы,
И в даль туманную текут года.
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас уводит навсегда.

И только сердце знает, мечтает и ждет
И вечно нас куда-то зовет,
Туда, где улетает и тает печаль,
Туда, где зацветает миндаль.

И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы,
Где с неба льется золотая лень,
Еще поют какие-то молитвы,
Встречая ласковый и тихий божий день.

И люди там застенчивы и мудры,
И небо там как синее стекло.
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло.

Так пусть же сердце знает, мечтает и ждет
А вечно нас куда-то зовет,
Туда, где улетает и тает печать,
Туда, где зацветает миндаль…

Александр Вертинский
Палестина

Ирине Н-й

Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос,
Я влюблен в Ваше тонкое имя «Ирена»
И в следы Ваших слез.

Я влюблен в Ваши гордые польские руки,
В эту кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожженного песней моей.

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький, заплаканный рот,
И акцент Вашей польской изысканной речи,
И ресниц утомленных полет?

А крылатые брови? А лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
О, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
И, зажав свое сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться
И еще улыбаться в тоске.

Не могу, не хочу, наконец — не желаю!
И, приветствуя радостный плен,
Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю.
Ну, ловите, принцесса Ирен!

Александр Вертинский

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.

Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить…
Хитро и тонко, так тонко запутали,
Даже не дали забыть!

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.

Выпили нас, как бокалы хрустальные
С светлым душистым вином.
Вот отчего мои песни печальные,
Вот отчего мы вдвоем.

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.

Наши сердца, как перчатки, изношены,
Нам нужно много молчать!
Чьей-то жестокой рукою мы брошены
В эту большую кровать.

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.

Александр Вертинский
1917

Надоело в песнях душу разбазаривать,
И, с концертов возвратясь к себе домой,
Так приятно вечерами разговаривать
С своей умненькой, веселенькой женой.

И сказать с улыбкой нежной, незаученной:
«Ах ты чижик мой, бесхвостый и смешной,
Ничего, что я усталый и замученный
И немножко сумасшедший и больной.

Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка — жена.
В нашей жизни многое не нравится,
Но зато в ней столько раз весна!»

Чтоб терпеть мои актерские наклонности,
Нужно ангельским терпеньем обладать.
А прощать мои дежурные влюбленности —
В этом тоже надо что-то понимать!..

И, целуя ей затылочек подстриженный,
Чтоб вину свою загладить и замять,
Моментально притворяешься обиженным,
Начиная потихоньку напевать:

«Ну не плачь, не плачь, моя красавица,
Ну не злись, женулечка — жена.
В нашей жизни все еще поправится,
В нашей жизни столько раз весна!»

А потом пройдут года, и, Вами брошенный,
Постаревший, жалкий и смешной,
Никому уже не нужный и изношенный,
Я, как прежде возвращусь к себе домой.

И скажу с улыбкой жалкой и измученной:
«Здравствуй, чиженька, единственный и мой!
Ничего, что я усталый и замученный,
Одинокий, позабытый и больной.

Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка-жена.
Наша жизнь уж больше не поправится,
Но зато ведь в ней была весна!»

Александр Вертинский
1930

Неповторимой Родины моей
Брожу я странником — веселым и убогим —
И с тихой песнею вхожу в сердца людей.

Идут года, тускнеет взор и серебрится волос,
А я бреду и радостно пою,
Пока во всех сердцах не прозвенит мой голос,
Пока не испою всю Родину мою.

О всех обиженных, усталых, позабытых
Напоминает миру песнь моя,
И много в ней людских мечтаний скрытых,
И много жалоб в книгу Бытия…

Александр Вертинский
1950-е