Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество. Все снова
Нас будет влечь к испытанному крову
С готовым ложем и здоровым сном.
И мы затем цветы в гирлянды вьем,
Чтоб привязаться больше к чернозему
Наперекор томленью и надлому
Высоких душ, унынью вопреки
И дикости, загнавшей в тупики
Исканья наши. Да, назло пороку,
Луч красоты в одно мгновенье ока
Сгоняет с сердца тучи. Таковы
Луна и солнце, шелесты листвы,
Гурты овечьи, таковы нарциссы
В густой траве, где под прикрытьем мыса
Ручьи защиты ищут от жары,
И точно так рассыпаны дары
Лесной гвоздики на лесной поляне.
И таковы великие преданья
О славных мертвых первых дней земли,
Что мы детьми слыхали иль прочли.

Джон Китс (Перевод — Б. Л. Пастернака)

Властитель числ органа,
Певец надмирных сфер!
Нам дух твой невозбранно
Являет меру мер
И всех начал начало.
Но лишь глупцу пристало
Твой славить прах
И, тщась почтить возвышенный твой гений,
Пытаться гимн для скорбных песнопений
Сложить в стихах.

Ты пел для духов рая,
Мелодий храм живой.
Разлада не скрывая,
Восторг дарил нам свой
И крылья вдохновенья.
О, где твои владенья?
Внемли моей
Делийской клятве, — я клянусь тобою,
Твореньями твоими и судьбою,
Твоей любовью в облике земном,
Той красотой, что всюду и во всем!

Когда мой стих от власти
Незрелых форм уйдет, —
Я, верный прежней страсти,
Уже седой, из од,
Из гимнов сплавлю Слово
Во славу и трудов твоих и дел.
Но как бы я желаньем ни горел,
Напрасно все, пока я не созрел
Для древней мудрости суровой,
Не испытал восторг перед лучами новой.

На годы воздержусь от приношений,
Но запою — и вспомню все сполна.
Я лишь простой вассал твоих свершений,
Мой лоб горяч, и кровь возбуждена.
О, этот локон твой!
Я онемел сначала,
Когда вдруг имя Мильтон прозвучало
Так близко предо мной.
Но кровь моя тогда не волновалась,
И все ж виденье в памяти осталось.

Джон Китс (Перевод — В. В. Левика)

Ночь такая колдовская,
И луна плывет, сверкая.
Звезды в любопытстве истом
Замерли в пространстве мглистом:
Что кипит на дне
Поэтической плавильни?
Сверху все глядят умильно:
В дали миллиономильной
Знают обо мне.
Эй, луна, доверь мне уши!
Звезды — эй! К воде и суше,
Ко вселенной беспредельной
Обращаюсь с колыбельной,
С тихой колыбельной:
Баю, баю, баю, баю,
Таю, таю, таю, таю
В светлой колыбельной, —
Камыши пойдут на кузов
Колыбельки для бутузов.
Простынь сделаем из хлопка,
Чтоб сухой осталась попка.
Шерсть от маленькой овечки —
В одеяльце человечку.
Баю, баю, баю, баю,
Таю, таю, таю, таю
В нежной колыбельной:
Спи-усни, дитя родное;
Все объято тишиною:
Спи-усни вдали от гама.
Над тобой склонилась мама.
Станешь, мой дружок бесценный,
Ты Поэтом непременно:
Над тобою, чудо мира,
Дар небесный — лира, лира.
Пышет пламя от подарка —
Ярко, ярко, ярко, ярко
Всюду, сколько глаз хватает;
И тобой — тобой стихия,
Пробужденная впервые,
Смотрит на твое явленье —
В удивленье, в удивленье!
Зрят младенца очи, очи
Там, где прочим — нету мочи.
Ты в попытке бессловесной
Тронул лиру, дар небесный;
Тронул, мой дружок чудесный,
Пламя ты — и нет ожога.
Значит, ты Поэт от Бога!
В Новом Свете —
Чудо-дети.
Ты — Поэт, Поэт от Бога!
Стань же им (кивни мне — «да»)
Ныне — или никогда!
В Новом Свете —
Чудо-дети.
Ныне — или никогда!

Джон Китс (Перевод Е.Фельдмана)

Пусть, Одиночество, с тобой сам-друг
Мне жить, но не в ущельях улиц тесных.
В обсерваторию стремнин отвесных
Поднимемся и поглядим вокруг.
Там зыбь кристальная, цветущий луг —
С ладонь — видны меж склонов многолесных.
Мне быть бы стражем средь шатров древесных!
Как резвые прыжки оленьи вдруг
Спугнули с наперстянки рой пчелиный —
Следил бы я с тобой в лесной глуши.
Но столько прихотливых дум в картины
Словесные вмещает ум невинный,
Что сладостней всего, когда в тиши
Беседуют две родственных души.

Джон Китс (Перевод В.Потаповой)

Рассеялась на небе мгла сырая.
Повеяло прохладою с реки.
Юг, осени суровой вопреки,
Согрел на миг поля родного края.
Долины обросли покров тоски.
В прозрачном воздухе — дыханье мая.
Трепещут веки, с ветерком играя,
Как влажной летней розы лепестки.
Травою разрастаются виденья:
Плоды в студеных капельках росы,
Снопы неподалеку от селенья,
Осеннего скупого солнца свет,
Лесной ручей, песочные часы
И с жизнью расстающийся поэт.

Джон Китс (Перевод В.Микушевича)

Дней тех светлых нет как нет.
Каждый час их стар и сед.
Опочили те мгновенья
Под покровом блеклым тленья,
Под листвою многих лет.
Север слал им свой привет.
И сама зима в тумане,
Не платя баронам дани,
Опалив руно древес,
Как барана, стригла лес.
В сумраке листвы зеленой
Не свистеть стреле каленой.
Не поет в дубраве рог.
Вереск вытоптан и дрок.
Ни веселия, ни смеха,
На призывы только эхо
Откликается порой,
Насмехаясь надо мной.
Осенью, весной и летом
В полдень и перед рассветом,
Светит солнце ли, звезда ль, —
Все равно безмолвна даль.
Все равно в стране дубравной
Не гуляет Робин славный.
Где ты, коротышка Джон?
Лес в молчанье погружен.
Кто пройдет, стуча по жбану
С песнею через поляну?
Поюлив перед певцом,
Не наполнит жбан пивцом
Разбитная молодица
Или бойкая вдовица.
Нет ни плясок, ни баллад.
Позабыт старинный лад.
Не найти бродяг веселых,
Что гуляли в этих долах.
Если б добрый Робин Гуд
Появился снова тут
Вместе с девой Марианной,
Из могилы встав нежданно,
Он сломал бы в гневе лук.
Пни да пни торчат вокруг,
А стволы дубов зеленых —
Щепки в пасти волн соленых.
Не поет в лесах пчела.
Много слез бы пролила
Марианна в роще древней.
Что теперь в любой деревне
Продают за деньги мед,
В толк девица не возьмет.
Так воспой былому славу!
Шервудскую славь дубраву!
Слава шелковой траве!
Слава звонкой тетиве!
Слава рогу! Слава луку!
Слава, слава братцу Туку!
Славься, коротышка Джон,
Погруженный в вечный сон!
Славься, дева Марианна!
Ты — краса лесного клана!
Славься, храбрый Робин Гуд!
Славься, добрый честный люд!
И пускай напев старинный
В чаще прозвучит пустынной!

Джон Китс (Перевод В.Микушевича)

Рука живая, теплая, что пылко
Способна сжать, — застынь она в безмолвье
Могилы ледяной, — тебе бы днем
Являлась, ночью мучила б ознобом,
И сердца кровь ты б отдала, чтоб жилы
Мои наполнить алой жизнью вновь
И совесть успокоить — вот, гляди, —
Я протянул ее тебе…

Джон Китс (Перевод В.Потаповой)

Морская пирамида в бликах, в иле!
Когда твой лоб потоками был скрыт?
И что тебе сегодня говорит
Крик яростный птенцов о прежней были?
Как ветры снова путь к тебе открыли?
И сколько времени прошло, как спит
И дышит небом треснувший гранит,
С тех пор как облака тебя увили?
Ответа нет; ведь ты приют дремот;
И жизнь твоя — две вечности: с орлами
Всегда одна, другая — мрака плод.
Вершина в небе, скользкий риф — с китами.
Земной толчок подъял твой торс из вод —
Но скрыт гигантский остов под волнами!

Джон Китс (Перевод Н.Булгаковой)

Сладко тепло милых глаз,
Голос приветливый сладок.
Все унеслось в дальний час —
У времени свой порядок.
Поцелуй твой не в шутку был,
Руки коснулись друг друга…
Как я тебя любил
На земле той, не ведавшей плуга!

Джон Китс (Перевод Г.Подольской)

Из письма Тому Китсу
I
Честной народ, ярмо забот
Отринь хотя б на время.
Поэт балладу пропоет,
А ты почешешь темя.
II
Напал Слепень средь бела дня
На бедного Поэта.
Пускай Зануд, а не меня
Сживает он со света!
III
Когда он звонко прожужжит
Под старою Кобылкой
И под хвостом поворожит, —
Кобылка станет пылкой.
IV
Коль дело тянет вам Судья
С времен царя Гороха,
Слепню пожалуйтесь, друзья, —
Дела пойдут неплохо.
V
Парламентарий целый день
Вещает с видом сонным…
Ах, поработай с ним Слепень,
Он стал бы Цицероном!
VI
Трещали, Лаудер, мой друг,
Вы на манер кузнечка,
Но бить поклоны стали вдруг,
Не вымолвив словечка.
VII
Слепень бы тут со всей душой
Вам помощь предоставил:
Посредством боли небольшой
От худшей вас избавил.
VIII
И он бы вас в сей славный час
Привел к желанной цели,
И Вордсворт с Саути при вас
Заметно б потускнели.
IX
(Честной народ, прости меня
За это отвлеченье,
Но стихотворца болтовня —
Вид умопомраченья.)
X
Когда упрямо ваша дочь
Не видит счастья в браке
И лишь читает день и ночь
Рифмованные враки,
XI
Слепню шепните молодцу,
И он поставит меты,
И дева полетит к венцу
Со скоростью кометы.
XII
Когда супруга целый день
Поет псалмы Давида
И задвигает мужа в тень,
Чтоб муж не портил вида, —
XIII
Пускай Слепень ей на язык
Присядет (славный повод!)
И убедит ее, что крик
Для Господа — не довод.
XIV
И если этот summum bonum {*} —
Бич и страх тиранства,
Прощу Слепню я — вот ей-Бо! —
Любое хулиганство.

Джон Китс (Перевод Е.Фельдмана)