Детство
Я ребенком любил большие, Медом пахнущие луга, Перелески, травы сухие И меж трав бычачьи рога.
Каждый пыльный куст придорожный Мне кричал: «Я шучу с тобой, Обойди меня осторожно И узнаешь, кто я такой!»
Только дикий ветер осенний, Прошумев, прекращал игру,- Сердце билось еще блаженней, И я верил, что я умру
Не один,- с моими друзьями С мать-и-мачехой, с лопухом, И за дальними небесами Догадаюсь вдруг обо всем.
Я за то и люблю затеи Грозовых военных забав, Что людская кровь не святее Изумрудного сока трав.
Николай Гумилев Март 1916
Дремала душа, как слепая
Дремала душа, как слепая, Так пыльные спят зеркала, Но солнечным облаком рая Ты в темное сердце вошла.
Не знал я, что в сердце так много Созвездий слепящих таких, Чтоб вымолить счастье у бога Для глаз говорящих твоих.
Не знал я, что в сердце так много Созвучий звенящих таких, Чтоб вымолить счастье у бога Для губ полудетских твоих.
И рад я, что сердце богато, Ведь тело твое из огня, Душа твоя дивно крылата, Певучая ты для меня.
Николай Гумилев
Думы
Зачем они ко мне собрались, думы, Как воры ночью в тихий мрак предместий? Как коршуны, зловещи и угрюмы, Зачем жестокой требовали мести?
Ушла надежда, и мечты бежали, Глаза мои открылись от волненья, И я читал на призрачной скрижали Свои слова, дела и помышленья.
За то, что я спокойными очами Смотрел на уплывающих к победам, За то, что я горячими губами Касался губ, которым грех неведом,
За то, что эти руки, эти пальцы Не знали плуга, были слишком тонки, За то, что песни, вечные скитальцы, Томили только, горестны и звонки,
За все теперь настало время мести. Обманный, нежный храм слепцы разрушат, И думы, воры в тишине предместий, Как нищего во тьме, меня задушат.
Николай Гумилев Октябрь 1906, Париж
Египет
Как картинка из книжки старинной, Услаждавшей мои вечера, Изумрудные эти равнины И раскидистых пальм веера.
И каналы, каналы, каналы, Что несутся вдоль глиняных стен, Орошая Дамьетские скалы Розоватыми брызгами пен.
И такие смешные верблюды, С телом рыб и головками змей, Как огромные, древние чуда Из глубин пышноцветных морей.
Вот каким ты увидишь Египет В час божественный трижды, когда Солнцем день человеческий выпит И, колдуя, дымится вода.
К отдаленным платанам цветущим Ты приходишь, как шел до тебя Здесь мудрец, говоря с Присносущим, Птиц и звезды навек полюбя.
То вода ли шумит безмятежно Между мельничных тяжких колес Или Апис мычит белоснежный, Окровавленный цепью из роз.
Это взор благосклонной Изиды Иль мерцанье встающей луны? Но опомнись! Встают пирамиды Пред тобою, черны и страшны.
На седые от мха их уступы Ночевать прилетают орлы, А в глубинах покоятся трупы, Незнакомые с тленьем, средь мглы.
Сфинкс улегся на страже святыни И с улыбкой глядит с высоты, Ожидая гостей из пустыни, О которых не ведаешь ты.
Но Египта властитель единый, Уж колышется Нильский разлив, Над чертогами Елефантины, Над садами Мемфиса и Фив.
Там, взглянув на пустынную реку, Ты воскликнешь: «Ведь это же сон! Не прикован я к нашему веку, Если вижу сквозь бездну времен.
Исполняя царевы веленья, Не при мне ли нагие рабы По пустыням таскали каменья, Воздвигали вот эти столбы?
И столетья затем не при мне ли Хороводы танцующих жриц Крокодилу хваления пели, Перед Ибисом падали ниц?
И, томясь по Антонии милом, Поднимая большие глаза, Клеопатра считала над Нилом Пробегающие паруса».
Но довольно! Ужели ты хочешь Вечно жить средь минувших отрад? И не рад ты сегодняшней ночи И сегодняшним травам не рад?
Не обломок старинного крипта, Под твоей зазвеневший ногой, Есть другая душа у Египта И торжественный праздник другой.
Точно дивная фата-моргана, Виден город у ночи в плену, Над мечетью султана Гассана Минарет протыкает луну.
На прохладных открытых террасах Чешут женщины золото кос, Угощают подруг темноглазых Имбирем и вареньем из роз.
Шейхи молятся, строги и хмуры, И лежит перед ними Коран, Где персидские миниатюры — Словно бабочки сказочных стран.
А поэты скандируют строфы, Развалившись на мягкой софе, Пред кальяном и огненным кофе Вечерами в прохладных кафе.
Здесь недаром страна сотворила Поговорку, прошедшую мир: — Кто испробовал воду из Нила, Будет вечно стремиться в Каир.
Пусть хозяева здесь — англичане, Пьют вино и играют в футбол И Хедива в высоком Диване Уж не властен святой произвол!
Пусть! Но истинный царь над страною Не араб и не белый, а тот, Кто с сохою или с бороною Черных буйволов в поле ведет.
Хоть ютится он в доме из ила, Умирает, как звери, в лесах, Он любимец священного Нила И его современник — феллах.
Для него ежегодно разливы Этих рыжих всклокоченных вод Затопляют богатую ниву, Где тройную он жатву берет.
И его ограждают пороги Полосой острогрудых камней От нежданной полночной тревоги, От коротких нубийских мечей.
А ведь знает и коршун бессонный: Вся страна — это только река, Окаймленная рамкой зеленой И другой, золотой, из песка.
Если аист задумчивый близко Поселится на поле твоем, Напиши по-английски записку И ему привяжи под крылом.
И весной на листе эвкалипта, Если аист вернется назад, Ты получишь привет из Египта От веселых феллашских ребят.
Николай Гумилев 1918, 1921
Еще не раз вы вспомните меня
Еще не раз вы вспомните меня И весь мой мир волнующий и странный, Нелепый мир из песен и огня, Но меж других единый необманный.
Он мог стать вашим тоже и не стал, Его вам было мало или много, Должно быть, плохо я стихи писал И вас неправедно просил у Бога.
Но каждый раз вы склонитесь без сил И скажете: «Я вспоминать не смею. Ведь мир иной меня обворожил Простой и грубой прелестью своею».
Николай Гумилев 1917
Жираф
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полет. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран Про чёрную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав. Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Николай Гумилев Сентябрь 1907, Париж
За гробом
Под землей есть тайная пещера, Там стоят высокие гробницы, Огненные грезы Люцифера, Там блуждают стройные блудницы.
Ты умрешь бесславно иль со славой, Но придет и властно глянет в очи Смерть, старик угрюмый и костлявый, Нудный и медлительный рабочий.
Понесет тебя по коридорам, Понесет от башни и до башни. Со стеклянным, выпученным взором, Ты поймешь, что это сон всегдашний.
И когда, упав в твою гробницу, Ты загрезишь о небесном храме, Ты увидишь пред собой блудницу С острыми жемчужными зубами.
Сладко будет ей к тебе приникнуть, Целовать со злобой бесконечной. Ты не сможешь двинуться и крикнуть… Это все. И это будет вечно.
Завещанье (Очарован соблазнами жизни..)
Очарован соблазнами жизни, Не хочу я растаять во мгле, Не хочу я вернуться к отчизне, К усыпляющей мертвой земле.
Пусть высоко на розовой влаге Вечереющих гроных озер Молодые и строгие маги Кипарисовый сложат костер.
И покорно, склоняясь, положат На него мой закутанный труп, Чтоб смотрел я с последнего ложа С затаенной усмешкою губ.
И когда заревое чуть тронет Темным золотом мраморный мол, Пусть задумчивый факел уронит Благовонье пылающих смол.
И свирель тишину опечалит, И серебряный гонг заревет И час, когда задрожат и отчалит Огневеющий траурный плот.
Словно демон в лесу волхвований, Снова вспыхнет мое бытие, От мучительных красных лобзаний Зашевелится тело мое.
И пока к пустоте или раю Необорный не бросит меня, Я еще один раз отпылаю Упоительной жизнью огня.
Заклинание
Юный маг в пурпуровом хитоне Говорил нездешние слова, Перед ней, царицей беззаконий, Расточал рубины волшебства.
Аромат сжигаемых растений Открывал пространства без границ, Где носились сумрачные тени, То на рыб похожи, то на птиц.
Плакали невидимые струны, Огненные плавали столбы, Гордые военные трибуны Опускали взоры, как рабы.
А царица, тайное тревожа, Мировой играла крутизной, И ее атласистая кожа Опьяняла снежной белизной.
Отданный во власть ее причуде, Юный маг забыл про всё вокруг, Он смотрел на маленькие груди, На браслеты вытянутых рук.
Юный маг в пурпуровом хитоне Говорил, как мертвый, не дыша, Отдал всё царице беззаконий, Чем была жива его душа.
А когда на изумрудах Нила Месяц закачался и поблек, Бледная царица уронила Для него алеющий цветок.
Николай Гумилев Июль 1907, Париж
Зараза
Приближается к Каиру судно С длинными знаменами Пророка. По матросам угадать нетрудно, Что они с востока.
Капитан кричит и суетится, Слышен голос, гортанный и резкий, Меж снастей видны смуглые лица И мелькают красные фески.
На пристани толпятся дети, Забавны их тонкие тельца, Они сошлись еще на рассвете Посмотреть, где станут пришельцы.
Аисты сидят на крыше И вытягивают шеи. Они всех выше, И им виднее.
Аисты — воздушные маги. Им многое тайное понятно: Почему у одного бродяги На щеках багровые пятна.
Аисты кричат над домами, Но никто не слышит их рассказа, Что вместе с духами и шелками Пробирается в город зараза.
Николай Гумилев Октябрь 1907, Париж