Не возвращайтесь к былым возлюбленным
Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты — как домик убранный, где они жили немного лет.
Вас лаем встретит собачка белая, и расположенные на холме две рощи — правая, а позже левая — повторят лай про себя, во мгле.
Два эха в рощах живут раздельные, как будто в стереоколонках двух, все, что ты сделала и что я сделаю, они разносят по свету вслух.
А в доме эхо уронит чашку, ложное эхо предложит чай, ложное эхо оставит на ночь, когда ей надо бы закричать:
«Не возвращайся ко мне, возлюбленный, былых возлюбленных на свете нет, две изумительные изюминки, хоть и расправятся тебе в ответ…»
А завтра вечером, на поезд следуя, вы в речку выбросите ключи, и роща правая, и роща левая вам вашим голосом прокричит:
«Не покидайте своих возлюбленных. Былых возлюбленных на свете нет…»
Но вы не выслушаете совет.
Андрей Вознесенский
Не отрекусь
Не отрекусь от каждой строчки прошлой — от самой безнадежной и продрогшей из актрисуль.
Не откажусь от жизни торопливой, от детских неоправданных трамплинов и от кощунств.
Не отступлюсь — «Ни шагу! Не она ль за нами?» Наверное, с заблудшими, лгунами… Мой каждый куст!
В мой страшный час, хотя и бредовая, поэзия меня не предавала, не отреклась.
Я жизнь мою в исповедальне высказал. Но на весь мир транслировалась исповедь. Все признаю.
Толпа кликуш ждет, хохоча, у двери: «Кус его, кус!» Все, что сказал, вздохнув, удостоверю.
Не отрекусь.
Ностальгия по настоящему
Я не знаю, как остальные, но я чувствую жесточайшую не по прошлому ностальгию — ностальгию по настоящему.
Будто послушник хочет к господу, ну а доступ лишь к настоятелю — так и я умоляю доступа без посредников к настоящему.
Будто сделал я что-то чуждое, или даже не я — другие. Упаду на поляну — чувствую по живой земле ностальгию.
Нас с тобой никто не расколет. Но когда тебя обнимаю — обнимаю с такой тоскою, будто кто-то тебя отнимает.
Одиночества не искупит в сад распахнутая столярка. Я тоскую не по искусству, задыхаюсь по настоящему.
Когда слышу тирады подленькие оступившегося товарища, я ищу не подобья — подлинника, по нему грущу, настоящему.
Все из пластика, даже рубища. Надоело жить очерково. Нас с тобою не будет в будущем, а церковка…
И когда мне хохочет в рожу идиотствующая мафия, говорю: «Идиоты — в прошлом. В настоящем рост понимания».
Хлещет черная вода из крана, хлещет рыжая, настоявшаяся, хлещет ржавая вода из крана. Я дождусь — пойдет настоящая.
Что прошло, то прошло. К лучшему. Но прикусываю, как тайну, ностальгию по-настоящему. Что настанет. Да не застану.
Андрей Вознесенский 1976
Нью-Йоркская птица
На окно ко мне садится в лунных вензелях алюминиевая птица — вместо тела фюзеляж
и над ее шеей гайковой как пламени язык над гигантской зажигалкой полыхает женский лик!
(В простынь капиталистическую Завернувшись, спит мой друг.)
кто ты? бред кибернетический? полуробот? полудух? помесь королевы блюза и летающего блюдца?
может ты душа Америки уставшей от забав? кто ты юная химера с сигареткою в зубах?
но взирают не мигая не отерши крем ночной очи как на Мичигане у одной
у нее такие газовые под глазами синячки птица что предсказываешь? птица не солги!
что ты знаешь, сообщаешь? что-то странное извне как в сосуде сообщающемся подымается во мне
век атомный стонет в спальне… (Я ору, и, матерясь, Мой напарник, как ошпаренный, Садится на матрас.)
Ода сплетникам
Я сплавлю скважины замочные. Клевещущему — исполать. Все репутации подмочены. Трещи, трехспальная кровать!
У, сплетники! У, их рассказы! Люблю их царственные рты, их уши, точно унитазы, непогрешимы и чисты.
И версии урчат отчаянно в лабораториях ушей, что кот на даче у Ошанина сожрал соседских голубей, что гражданина А. в редиске накрыли с балериной Б…
Я жил тогда в Новосибирске в блистанье сплетен о тебе. как пулеметы, телефоны меня косили наповал. И точно тенор — анемоны, я анонимки получал.
Междугородные звонили. Их голос, пахнущий ванилью, шептал, что ты опять дуришь, что твой поклонник толст и рыж. Что таешь, таешь льдышкой тонкой в пожатье пышущих ручищ…
Я возвращался. На Волхонке лежали черные ручьи.
И все оказывалось шуткой, насквозь придуманной виной, и ты запахивала шубку и пахла снегом и весной.
Так ложь становится гарантией твоей любви, твоей тоски…
Орите, милые, горланьте!.. Да здравствуют клеветники! Смакуйте! Дергайтесь от тика! Но почему так страшно тихо?
Тебя не судят, не винят, и телефоны не звонят…
Оза (фрагмент)
В час отлива, возле чайной я лежал в ночи печальной, говорил друзьям об Озе и величьи бытия, но внезапно чёрный ворон примешался к разговорам, вспыхнув синими очами, он сказал: «А на фига?!»
Я вскричал: «Мне жаль вас, птица, человеком вам родиться б, счастье высшее трудиться. полпланеты раскроя…» Он сказал: «А на фига?!»
«Будешь ты, великий ментор, бог машин, экспериментов, будешь бронзой монументов знаменит во все края…» Он сказал: «А на фига?!»
«Уничтожив олигархов, ты настроишь агрегатов, демократией заменишь короля и холуя…» Он сказал: «А на фига?!»
Я сказал: «А хочешь — будешь спать в заброшенной избушке, утром пальчики девичьи будут класть на губы вишни, глушь такая, что не слышна ни хвала и ни хула…» Он ответил: «Все — мура, раб стандарта, царь природы, ты свободен без свободы, ты летишь в автомашине, но машина — без руля…
Оза, Роза ли, стервоза — как скучны метаморфозы, в ящик рано или поздно… Жизнь была — а на фига?!»
Как сказать ему, подонку, что живём не чтоб подохнуть,— чтоб губами чудо тронуть поцелуя и ручья!
Чудо жить необъяснимо. Кто не жил — что ж спорить с ними?! Можно бы — да на фига?!
Озеро (Кто ты — непознанный Бог…)
Кто ты — непознанный Бог или природа по Дарвину — но по сравненью с Тобой, как я бездарен!
Озера тайный овал высветлит в утренней просеке то, что мой предок назвал кодом нечаянным: «Господи…»
Господи, это же ты! Вижу как будто впервые озеро красоты русской периферии.
Господи, это же ты вместо исповедальни горбишься у воды старой скамейкой цимбальной.
Будто впервые к воде выйду, кустарник отрину, вместо молитвы Тебе я расскажу про актрису.
Дом, где родилась она,- между собором и баром… Как ты одарена, как твой сценарий бездарен!
Долго не знал о тебе. Вдруг в захолустнейшем поезде ты обернулась в купе: Господи…
Господи, это же ты… Помнишь, перевернулись возле Алма-Аты? Только сейчас обернулись.
Это впервые со мной, это впервые, будто от жизни самой был на периферии.
Годы. Темноты. Мосты. И осознать в перерыве: Господи — это же ты! Это — впервые.
Озеро Свитязь
Опали берега осенние. Не заплывайте. Это омут. А летом озеро — спасение тем, кто тоскуют или тонут.
А летом берега целебные, как будто шина, надуваются ольховым светом и серебряным и тихо в берегах качаются.
Наверное, это микроклимат. Услышишь, скрипнула калитка или колодец журавлиный — все ожидаешь, что окликнут.
Я здесь и сам живу для отзыва. И снова сердце разрывается — дубовый лист, прилипший к озеру, напоминает Страдивариуса.
Оправдываться — не обязательно
Оправдываться — не обязательно. Не дуйся, мы не пара обезьян. Твой разум не поймет — что объяснять ему? Душа ж всё знает — что ей объяснять?
Осень (Утиных крыльев переплеск…)
С.Щипачеву
Утиных крыльев переплеск. И на тропинках заповедных последних паутинок блеск, последних спиц велосипедных.
И ты примеру их последуй, стучись проститься в дом последний. В том доме женщина живет и мужа к ужину не ждет.
Она откинет мне щеколду, к тужурке припадет щекою, она, смеясь, протянет рот. И вдруг, погаснув, все поймет — поймет осенний зов полей, полет семян, распад семей…
Озябшая и молодая, она подумает о том, что яблонька и та — с плодами, буренушка и та — с телком.
Что бродит жизнь в дубовых дуплах, в полях, в домах, в лесах продутых, им — колоситься, токовать. Ей — голосить и тосковать.
Как эти губы жарко шепчут: «Зачем мне руки, груди, плечи? К чему мне жить и печь топить и на работу выходить?»
Ее я за плечи возьму — я сам не знаю, что к чему…
А за окошком в юном инее лежат поля из алюминия. По ним — черны, по ним — седы, до железнодорожной линии Протянутся мои следы.
Андрей Вознесенский 1959