Горький запах полыни
Горький запах полыни И песок из пустыни На верблюжьем горбе — Тебе.
Деньги старого скряги, Две скрещенные шпаги На фамильном гербе — Тебе.
Незажившие раны, Все далекие страны В подзорной трубе — Тебе.
Ключ от запертой дверцы И еще мое средце Цвета алой зари — Бери!..
Вера Полозкова
Думала — сами ищем
Думала — сами ищем Звезд себе и дорог. Дети пусть верят в притчи Про всемогущий Рок.
Фатума план утрачен. Люди богов сильней… Только ты предназначен, Небом завещан мне.
Огненною десницей (Чую ведь — на беду!) Ты на роду написан, Высечен на роду,
Ласковоокой смертью, Болью к родной стране — Милый, ты предначертан, Ты предзагадан мне…
Гордые оба — знаю. Вместе — как на войне. Только — усмешка злая — Выбора просто нет:
С новыми — не забыться, Новых — не полюбить. Мне без тебя не сбыться. Мне без тебя не быть.
Сколько ни будь с другими Да ни дразни судьбу — Вот оно — твое имя, Словно клеймо на лбу
Усталая серость разлита по свежим холстам
Усталая серость разлита по свежим холстам. Я верила в солнце, гулявшее по небу гордо, Но город пронизан дыханьем сурового норда, И, кажется, осень крадется за мной по пятам.
Я знаю, что будет — сценарий твержу наизусть. Я помню эмоции всех своих прожитых жизней. Я лишь узнаю их — по импульсам. Безукоризнен Порядок в архивах моих состояний и чувств.
Я знала, что будет, когда я тебя отыщу. Как знала и то, когда именно это случится. И мир рассмеется и бликами будет лучиться, И ты будешь дерзок, и я тебе это прощу,
И ты будешь грезить не мной и любить не меня И, вряд ли нарочно, но будешь со мной бессердечен, И что наш мирок будет хрупок и недолговечен, Как жаркое пламя волшебного летнего дня.
Я знала, что это закончится серой тоской. Да, даже печаль я задолго себе предсказала. Тебя не терзала — сама же себя наказала. Исчезла. Ушла. Обрела долгожданный покой.
Кассандра-провидица властвует сердцем моим. Не знаю, каких еще слез я себе напророчу. Но ты был мне подлинно дорог — беспечен, порочен, Испорчен, утрачен — но истинно мною любим.
Пустынно в хранилище страхов и снов моих. Там Душа моя копит веками свои ощущенья. Там есть одно — как боялась его возвращенья! — Как будто бы осень идет за тобой по пятам…
Так беспомощно
Так беспомощно, Так лелейно В шею выдохнуть визави: — Не губите! Так ставят клейма Как Вы шутите о любви!
Мне бы тоже кричали браво Под пропетую за гроши Серенаду седьмому справа Властелину мой души,
Или — двадцать второму в списке… Вам так чуждо и далеко Быть влюбленной по-акмеистски, В стиле тонкого арт-деко:
Как в немых черно-белых фильмах — На изломе ресниц и рук, Быть влюбленной — любовью сильных: Ясновидцев — и их подруг;
Чтоб иконные прятать очи В мрак фонарной шальной весны, Чтоб чернилами пачкать ночи, Что в столице и так черны,
В Петербурге же — как бумага, Будто выстираны в реке… Потому там заметна влага, Что ложится строка к строке —
В ней, струившейся исступленно, Век Серебряный щурит взгляд… — Сударь… Можно мне быть влюбленной, Как сто бешеных лет назад?..
Я была Ромулом, ты был Ремом
Я была Ромулом, ты был Ремом. Перемигнулись, создали Рим. Потом столкнула тебя в кювет. Привет.
Я пахну тональным кремом. Ты разведен со своим гаремом. Мы вяло, медленно говорим.
Кто сюзереном был, кто вассалом? Прошло как минимум пару эр. Друг другу, в общем, давно не снимся. Лоснимся. Статусом. Кожным салом. Ты пьешь Варштайнер, я пью пуэр.
Цивилизацию в сталь одело И хром – докуда хватает глаз. И, губы для поцелуя скомкав, Мы не найдем тут родных обломков. Я плохо помню, как было дело – Прочти учебник за пятый класс.
И, кстати, в целости самовластье. Там пара наших с тобой имен. Ты был мне – истинный царь и бог. Но стены Рима сжевал грибок, А впрочем, кажется, увлеклась я Усталым трепом в конце времен.
Потомки высекли нас. В граните. Тысячелетьям дано на чай. Мы – как Джим Моррисон и Сед Вишез. Я выковыриваю, скривившись, Посредством нити В зубах завязнувшее «прощай».
Я — так хищно, так самозвански…
Я — так хищно, так самозвански… Боги сеют дожди как просо В зонт, похожий на знак вопроса, Оброненного по-испански:
Que? — И в школьницыны тетради — Мысли, сбитые, как прицелы… — Влюблена в него? — Нет. Но целый Космос спит у него во взгляде.
Я — молящая у Морфея Горсть забвения — до рассвета… — Он не любит тебя. — И это Только к лучшему, моя фея.
Души холодом зашивая, Город бледен и мутно-бежев. — Счастье. — Слушай, но ведь тебе же Больно! — Этим и выживаю.
Свой лик запрятавши в истуканий
Свой лик запрятавши в истуканий, Я буду биться и побеждать, Вытравливая из мягких тканей Свою плебейскую слабость ждать,
Свою постыдную трусость плакать, Когда — ни паруса, ни весла… Я буду миловать — вплавив в слякоть, Или расстреливать — если зла.
Я буду, взорами нежа райски, В рабов противников обращать. И буду драться по-самурайски. И не прощаться. И не прощать.
И не просчитываться — бесслезно, Узлами нервы в кулак скрутив… И вот тогда уже будет поздно, Разулыбавшись, как в объектив,
Поцеловать меня, как в награду, — Внезапно радостно снизойдя Составить жизни моей отраду, — Немного выгоды в том найдя —
От скуки. Разнообразья ради. Я терпелива, но не глупа. Тогда же сталь заблестит во взгляде В моем — из лунного из серпа!
И письма — те, что святынь дороже, — Все будут сожжены — до строки. Мой милый, больше не будет дрожи В бесстрастном воске моей руки.
В ней лишь презрение — так, пустое. Да, я злопамятна — но горда: Я даже местью не удостою Твоей надменности никогда.
Но… Солнце светит еще, мой милый, Чтоб щедрость Божию утверждать. Пока еще не взята могилой Моя плебейская слабость ждать.
Все топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных
Все топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных — Но всегда упираюсь лбом в тебя, как слепыш. Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных, Озверело пытаясь выяснить, с кем ты спишь.
Пронесет, может быть, все думаю, не накинется — Но приходит, срывая дамбы, стеклом звеня: Ты мне снишься в слепяще-белой пустой гостинице, Непохожим — задолго, видимо, до меня;
Забываюсь смешными сплетенками субботними, Прячусь в кучи цветастых тряпочек и вещиц — Твое имя за мною гонится подворотнями, Вылетая из уст прохожих и продавщиц,
Усмехается, стережет записными книжками, Подзывает — не бойся, девочка, я твой друг, И пустыни во сне скрипят смотровыми вышками, Ты один там — и ни единой души вокруг;
Не отмаливается — исповеди да таинства, Только все ведь начнется снова, едва вернусь.
Мы, наверное, никогда с тобой не расстанемся, Если я вдруг однажды как-нибудь Не проснусь.
Моя мама в Турции с прошлой ночи
Моя мама в Турции с прошлой ночи. Я теперь беру за нее газеты. Гулко в доме. Голодно, кстати, очень: Только йогурты и конфеты – Я безрукая, как Венера, Я совсем не хочу готовить. Я могла бы блинов, к примеру – Но одной-то – совсем не то ведь.
Дни тихи, как песни к финальным титрам. Город свеж, весенен и независим. Телефонный провод как будто выдран. И ни от кого не приходит писем.
Моя Муза с черными волосами Нынче Темзе шепчет свои пароли. Мне осталось фильмы смотреть часами И горстями но-шпу глотать от боли.
Никого. И Юля летит на море. Мегаполис чист и необитаем. Я – и лень – бескрылы, видать, на горе: Кто куда – а мы всё не улетаем.
Мне пахать бы, дергая вожжи рьяно. Мне бы небо, а не четыре стенки. Я ж пока курю у подруг кальяны И ношу носки неземных оттенков.
Хоть бы кто тряхнул, приказав быть лучшей! Одеяло б сдернул с моей постели! Ветер Перемен! Оставайся, слушай. Мама будет в Турции две недели.
Если хочешь, я буду твоей Маргаритой
Стиснув до белизны кулаки, Я не чувствую боли. Я играю лишь главные роли — Пусть они не всегда велики, Но зато в них всегда больше соли, Больше желчи в них или тоски, Прямоты или истинной воли — Они страшно подчас нелегки, Но за них и награды поболе.
Ты же хочешь заставить меня Стать одним из твоих эпизодов. Кадром фильма. Мгновением дня. Камнем гулких готических сводов Твоих замков. Ключами звеня, Запереть меня в дальней из комнат Своей памяти и, не браня, Не виня, позабыть и не вспомнить.
Только я не из тех, что сидят по углам В ожидании тщетном великого часа, Когда ты соизволишь вернуться к ним — там, Где оставил. Темна и безлика их масса, — Ни одной не приблизиться к главным ролям.
Я не этой породы. В моих волосах Беспокойный и свежий, безумствует ветер, Ты узнаешь мой голос в других голосах — Он свободен и дерзок, он звучен и светел, У меня в жилах пламя течет, а не кровь, Закипая в зрачках обжигающим соком. Я остра, так и знай — быть не надо пророком, Чтоб понять, что стреляю я в глаз, а не в бровь.
Ты мне нравишься, Мастер: с тобой хоть на край, Хоть за край: мы единым сияньем облиты. Эта пьеса — судьба твоя; что ж, выбирай — Если хочешь, я буду твоей Маргаритой…