Бабочкино
Я обещала курить к октябрю – и вот Ночь мокрым носом тычется мне в живот, Смотрит глазами, влажными от огней, Джаз сигаретным дымом струится в ней, И все дожить не чаешь – а черта с два: Где-то в апреле только вздремнешь едва – Осень. И ты в ней – как никогда, жива. Где-то в апреле выдохнешься, устанешь, Снимешь тебя, сдерешь, через плечи стянешь, Скомкаешь в угол – а к октябрю опять: Кроме тебя и нечего надевать. Мысли уйдут под стекла и станут вновь Бабочками, наколотыми на бровь Вскинутую твою – не выдернешь, не ослабишь. Замкнутый круг, так было, ты помнишь – как бишь? — Каждый день хоронить любовь – Это просто не хватит кладбищ. Так вот и я здесь, спрятанная под рамы, Угол урбанистической панорамы, (Друг называл меня Королевой Драмы) В сутки теряю целые килограммы Строк – прямо вот выплескиваю на лист; Руки пусты, беспомощны, нерадивы; Летом здорова, осенью – рецидивы; Осень – рецидивист. Как ты там, солнце, с кем ты там, воздух тепел, Много ли думал, видел, не все ли пропил, Сыплется ли к ногам твоим терпкий пепел, Вьется у губ, щекочет тебе ноздрю? Сыплется? – ну так вот, это я курю, Прямо под джаз, в такт этому октябрю, Фильтром сжигая пальцы себе, — uh, damn it! – Вот, я курю, Люблю тебя, Говорю – И ни черта не знаю, Что с этим делать.
Вера Полозкова
Просыпаешься, а в груди горячо и густо
Просыпаешься – а в груди горячо и густо. Все как прежде – но вот внутри раскаленный воск. И из каждой розетки снова бежит искусство – В том числе и из тех, где раньше включался мозг. Ты становишься будто с дом: чуешь каждый атом, Дышишь тысячью легких; в поры пускаешь свет. И когда я привыкну, черт? Но к ручным гранатам – Почему-то не возникает иммунитет. Мне с тобой во сто крат отчаяннее и чище; Стиснешь руку – а под венец или под конвой, — Разве важно? Граната служит приправой к пище – Ты простой механизм себя ощущать живой.
# # #
И родинки, что стоят, как проба, На этой шее, и соус чили – Опять придется любить до гроба. А по-другому нас не учили.
Я твой щен: я скулю, я тычусь в плечо незряче, Рвусь на звук поцелуя, тембр – что мглы бездонней; Я твой глупый пингвин – я робко прячу Свое тело в утесах теплых твоих ладоней; Я картограф твой: глаз – Атлантикой, скулу – степью, А затылок – полярным кругом: там льды; nepoemaniehanepoemanie’s inepoemanie. Я ученый: мне инфицировали бестебье. Тебядефицит. Ты встаешь рыбной костью в горле моем – мол, вот он я. Рвешь сетчатку мне – как брусчатку молотит взвод. И – надцатого мартобря – я опять животное, Кем-то подло раненное в живот.
Игры
Ну давай, давай, поиграй со мной в это снова. Чтобы сладко, потом бессильно, потом хреново; Чтобы — как же, я не хотел ничего дурного; Чтоб рычаг, чтобы три семерки — и звон монет. Ну давай, давай, заводи меня, трогай, двигай; Делай форвардом, дамкой, козырем, высшей лигой; Я на старте, я пахну свежей раскрытой книгой; Ставки сделаны, господа, ставок больше нет. Раз охотник — ищи овцу, как у Мураками; Кулаками — бумага, ножницы или камень — Провоцируй, блефуй, пытай меня не-звонками; Позвонками моими перебирай в горсти. Раз ты вода — так догони меня и осаль, но Эй, без сальностей! — пусть потери и колоссальны, Мы, игрушечные солдаты, универсальны. Пока не умираем, выхрипев «отпусти». Пока нет на экране баллов, рекордов, блесток; Пока взгляд твой мне жарит спину, лазурен, жёсток; Пока ты мое сердце держишь в руке, как джойстик, Пока ты никого на смену не присмотрел; Фишка; пешечка-партизан; были мы лихими, Стали тихими; привыкать к добровольной схиме, И ладони, глаза и ружья держать сухими; От Е2-Е4 в сторону шаг — расстрел. Я твой меч; или автомат; дулом в теплый бок — Как губами; я твой прицел; я иду по краю, Как сапер, проверяю кожей дорогу к раю На руке у тебя — и если я проиграю, То тебя самого в коробку уложит — Бог.
В освещении лунном мутненьком
В освещении лунном мутненьком, Проникающем сквозь окно, Небольшим орбитальным спутником Бог снимает про нас кино. Из Его кружевного вымысла Получился сплошной макабр. Я такая большая выросла, Что едва помещаюсь в кадр.
Маленький рок-н-ролл
P.S. И не то чтоб прямо играла кровь Или в пальцах затвердевал свинец, Но она дугой выгибает бровь И смеется, как сорванец. Да еще умна, как Гертруда Стайн, И поется джазом, как этот стих. Но у нас не будет с ней общих тайн – Мы останемся при своих. Я устану пить и возьмусь за ум, Университет и карьерный рост, И мой голос в трубке, зевая к двум, Будет с нею игрив и прост. Ведь прозрачен взор ее как коньяк И приветлив, словно гранатомет – Так что если что-то пойдет не так, То она, боюсь, не поймет. Да, ее черты выражают блюз Или босса-нову, когда пьяна; Если я случайно в нее влюблюсь – Это будет моя вина. Я боюсь совсем не успеть того, Что имеет вес и оставит след, А она прожектором ПВО Излучает упрямый свет. Этот свет никак не дает уснуть, Не дает себя оправдать ни в чем, Но зато он целится прямо в суть Кареглазым своим лучом.
Сливы
Ты умело сбиваешь спесь – Но я справлюсь, куда деваться; Ночью хочется напиваться, Утром хочется быть не здесь. Свален в кучу и гнил на треть, Мир подобен бесхозным сливам; Чтобы сделать Тебя счастливым, Нужно вовремя умереть. Оступиться, шагая по Нерву – hey, am I really gonna Die? – не освобождать вагона, Когда поезд пойдет в депо. В землю падаль педалью вжать, Чтоб не радовалась гиенья Свора пакостная; гниенья Коллективного избежать. И другим, кто упруг и свеж, Объяснить все как можно четче; Я уже поспеваю, Отче. Забери меня в рай и съешь.
Лето в городе, пыль столбом
Лето в городе, пыль столбом. Надо денег бы и грозу бы. Дни – как атомные грибы: Сил, накопленных для борьбы, Хватит, чтобы почистить зубы, В стену ванной уткнувшись лбом. Порастеряны прыть и стать. Пахнет зноем и свежим дёрном, Как за Крымским за перешейком. Мозг бессонницу тянет шейком – И о бритве как о снотворном Начинаешь почти мечтать. Как ты думаешь, не пора ль? Столько мучились, столько врали. Память вспухла уже, как вата – Или, может быть, рановато? Ты, наверное, ждешь морали. Но какая уж тут мораль.
Благовест
В этой мгле ничего кромешного нет – Лишь подлей в нее молока. В чашке неба Господь размешивает Капучинные облака. В этом мае у женщин вечером Поиск: чье ж это я ребро? Я питаюсь копченым чечилом. Сыр – и белое серебро. Этот город асфальтом влагу ест Будто кожей. А впереди Тетя встала послушать благовест, Что грохочет в моей груди.
Первой истошной паникой по утрам
Первой истошной паникой по утрам – Как себя вынести, Выместить, вымести; Гениям чувство кем-то-любимости – Даже вот Богом при входе в храм – Дорого: смерть за грамм. Впрочем, любая доза для нас горька Ломками острыми; Странное чувство рожденных монстрами: Если не душит собственная строка – Изредка доживаем до сорока. Загнанно дышим; из пузырька драже Сыплем в ладонь, от ужаса обессилев. Лучший поэт из нынешних – Саш Васильев, И тому тридцать шесть уже. Впрочем, мы знаем каждый про свой черед – Кому из верности Нас через дверь нести; Общее чувство несоразмерности – Даже с Богом, который врет – Ад, данный наперед: Мощь-то близкого не спасла б Тенью хоть стань его. Нету смертельнее чувства титаньего, Тяжелей исполинских лап – Хоть ты раним и слаб. Масть Кинг-Конгова; дыбом шерсть. Что нам до Оскара, Мы – счет веков с кого; До Владимира Маяковского Мне – всего сантиметров шесть. Царь? Так живи один, не калечь ребят. Негде? Так ты прописан-то сразу в Вечность. Вот удивится тот, кто отправит в печь нас: Памятники! Смеются! И не горят!..
Тринадцать строф
От богатых господ, Золотыми гостиными Уношу тебя под Ногтевыми пластинами, За подкладкой – как гаш, Мысли взглядами робкими Отсылая в багаж Черепными коробками; Мимо тех, кому лжем, Шефу, маме ли, Кате ли – Перочинным ножом Сквозь металлоискатели, Из-под острых ресниц Глядя, будто бы клад ища – Мимо старых гробниц Или нового кладбища; От срывающих куш — Или рвущихся в дебри те – Мимо грязных кликуш И холеных селебрити, Что галдят ни о чем – Каблучищами гордыми Льдом, песком, кирпичом, Мостовыми, биллбордами, Уношу, словно ком Снежный – в горле – не выстою – Как дитя под платком Уносила Пречистая; Вместо пуль и камней, Сквозь сердечную выжженность, Мимо тех, кто умней, Или, может быть, выше нас, Волочу, как босяк Ногу тащит опухшую. Мимо тех, кто иссяк, Или тех, кого слушаю, Посекундно платя – Обещая, что в пыль сотру. Уношу, словно стяг, Что полощется по ветру – Во весь дух. Во всю прыть – Как горючее кровь еще – Уношу, чтоб зарыть, Утопить, как сокровище, И доверить воде Бескорыстно, по-вдовьему: Чтоб на Страшном суде Бросить в чашу весов Ему. В банк? Проценты с него? Чтобы я – да тетрадь вела?.. Отче, я ничего, Ничего не потратила.