Маленькие актрисы
Я знаю этих маленьких актрис, Настойчивых, лукавых и упорных, Фальшивых в жизни, ласковых в уборных, Где каждый вечер чей-то бенефис.
Они грустят, влюбленные напрасно В самих себя- Офелий и Джульетт. Они давно и глубоко несчастны, В такой взаимности, увы, успеха нет.
А рядом жизнь. Они не замечают, Что где-то есть и солнце, и любовь, Они в чужом успехе умирают И, умирая, воскресают вновь.
От ревности, от этой жгучей боли Они стареют раз и навсегда И по ночам оплакивают роли, Которых не играли никогда.
Я узнаю их по заметной дрожи Горячих рук, по блеску жадных глаз, Их разговор напоминает тоже Каких-то пьес знакомый пересказ.
Трагически бесплодны их усилия, Но, твердо веря, что дождутся дня, Как бабочки, они сжигают крылья На холоде бенгальского огня.
И, вынося привычные подносы, Глубоко затаив тоску и гнев, Они уже не задают вопросов И только в горничных играют королев.
Александр Вертинский 1945
Маленький креольчик
Вере Холодной Ах, где же Вы, мой маленький креольчик, Мой смуглый принц с Антильских островов, Мой маленький китайский колокольчик, Капризный, как дитя, как песенка без слов?
Такой беспомощный, как дикий одуванчик, Такой изысканный, изящный и простой, Как пуст без Вас мой старый балаганчик, Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой!
Куда же Вы ушли, мой маленький креольчик, Мой смуглый принц с Антильских островов, Мой маленький китайский колокольчик, Капризный, как дитя, как песенка без слов?..
Александр Вертинский 1916 Москва
Малиновка
Малиновка моя, не улетай! Зачем тебе Алжир, зачем Китай? Каких ты хочешь мук? Какой ты ищешь рай? Малиновка моя, не улетай!
Не покидай меня и не зови с собой, Не оставляй меня наедине с судьбой, Чтоб вечно петь и петь, кричать в сердца людей И укрощать зверей!
Твоя судьба — звенеть и вить свое гнездо. Я ж обречен лететь упавшею звездой, Полнеба озарив, погаснуть без следа, Как луч на дне пруда.
И как сказать тебе, мой светлый Май, Что ты последний сон, последний рай, Что мне не пережить холодного «прощай»… Малиновка моя, не улетай!
Александр Вертинский 1935
Марлен
Вас не трудно полюбить, Нужно только храбрым быть, Все сносить, не рваться в бой И не плакать над судьбой, Ой-ой-ой-ю!
Надо розы приносить И всегда влюбленным быть, Не грустить, не ревновать, Улыбаться и вздыхать.
Надо Вас боготворить, Ваши фильмы вслух хвалить И смотреть по двадцать раз, Как актер целует Вас, Прижимая невзначай… Гуд-бай!
Все журналы покупать, Все портреты вырезать, Все, что пишется о Вас, Наизусть учить тотчас.
Попугая не дразнить, С камеристкой в дружбе жить («Здрасьте, Марья Семеновна!»), Чистить щеточкой «бижу» И водить гулять Жужу («Пойдем, собачечка!»). На ночь надо Вам попеть, С поцелуями раздеть, Притушить кругом огни — Завтра съемка… ни-ни-ни («Что вы, с ума сошли?»). И сказать, сваривши чай: — Гуд-бай!
Ожидая Вас — не спать, В телефон — не проверять, Не совать свой нос в «дела», Приставая: «Где была?» («А вам какое дело?»)
И когда под утро злой Вы являетесь домой — Не вылазить на крыльцо, Сделать милое лицо. — Замолчи, Жужу, не лай!.. Гуд-бай!
Так проживши года три, Потерять свое «эспри», Постареть на десять лет И остаться другом?.. Нет!
Чтоб какой-нибудь прохвост, Наступивши мне на хвост, Начал роль мою играть И ко мне Вас ревновать?
Нет. Уж лучше в нужный срок Медленно взвести курок И сказать любви: «Прощай!..» Гуд-бай…
Минуточка
Ах, солнечным, солнечным маем, На пляже встречаясь тайком, С Люлю мы, как дети, играем, Мы солнцем пьяны, как вином.
У моря за старенькой будкой Люлю с обезьянкой шалит, Меня называет «Минуткой» И мне постоянно твердит:
«Ну погоди, ну погоди, Минуточка, Ну погоди, мой мальчик-пай, Ведь любовь— это только шуточка, Это выдумал глупый май».
Мы в августе горе скрываем И, в парке прощаясь тайком, С Люлю, точно дети, рыдаем Осенним и пасмурным днем.
Я плачу, как глупый ребенок, И, голосом милым звеня, Ласкаясь ко мне, как котенок, Люлю утешает меня:
«Ну погоди, ну не плачь, Минуточка, Ну не плачь, мой мальчик-пай, Ведь любовь наша — только шуточка, Ее выдумал глупый май».
Александр Вертинский 1914-1915
Музыканты лета
Провожают умершее лето. Служат панихиду тишины. На могилах-клумбах астр букеты Осенью-вдовой возложены.
Отзвенели в чаще золотистой Божьих птиц высокие концерты. И уже спешат в турне артисты — Вечные певцы любви и смерти.
Ласточки летят на Гонолулу, Журавли — в Египет на гастроли, А малиновки еще в июле Обещали выступать в Тироле.
Соловьи мечтают о Сорренто, Чтоб развить свои фиоритуры, Починить больные инструменты И пройти с маэстро партитуры.
Сам Господь дает ангажементы Беззаботным музыкантам лета, И всегда в тяжелые моменты Их пути Он озаряет светом.
Только я останусь на вокзале. Чтоб махать им бледною рукою. Почему вы раньше не сказали? Я бы с вами… Я бы всей душою.
Мне теперь совсем не нужно тело В этой мертвой солнечной глуши. Никому нет никакого дела До моей пустеющей души.
Александр Вертинский 1939-1940 Циндао
Мыши
Мыши съели Ваши письма и записки. Как забвенны «незабвенные» слова! Как Вы были мне когда-то близки! Как от Вас кружилась голова!
Я Вас помню юною актрисой. Внешность… Ноздри, полные огня… То Вы были Норой, то Ларисой, То печальною сестрою Беатрисой… Но играли, в общем, для меня.
А со мной Вы гневно объяснялись, Голос Ваш мог «потрясать миры»! И для сцены Вы «практиковались», Я ж был только «жертвою игры».
Все тогда, что требовали музы, Я тащил покорно на алтарь. Видел в Вас Элеонору Дузе И не замечал, что Вы — бездарь!
Где теперь Вы вянете, старея? Годы ловят женщин в сеть морщин. Так в стакане вянет орхидея, Если в воду ей не бросить аспирин.
Хорошо, что Вы не здесь, в Союзе. Что б Вы делали у нас теперь, когда Наши женщины не вампы, не медузы, А разумно кончившие вузы Воины науки и труда!
И живем мы так, чтоб не краснея Наши дети вспоминали нас. Впрочем, Вы бездетны. И грустнее Что же может быть для женщины сейчас?
Скоро полночь. Звуки в доме тише, Но знакомый шорох узнаю. Это где-то доедают мыши Ваши письма — молодость мою.
Александр Вертинский 1949
Наше горе
Нам осталось очень, очень мало. Мы не смеем ничего сказать. Наше поколение сбежало, Бросило свой дом, семью и мать!
И, пройдя весь ад судьбы превратной, Растеряв начала и концы, Мы стучимся к Родине обратно, Нищие и блудные отцы!
Что мы можем? Слать врагу проклятья? Из газет бессильно узнавать, Как идут святые наши братья За родную землю умирать?
Как своим живым, горячим телом Затыкают вражий пулемет? Как объятый пламенем Гастелло Наказаньем с неба упадет?
Мы- ничто! О нас давно забыли. В памяти у них исчез наш след. С благодарностью о нас не скажут «были», Но с презреньем скажут детям «нет»!
Что ж нам делать? Посылать подарки? Песни многослезные слагать? Или, как другие, злобно каркать? Иль какого-то прощенья ждать?
Нет, ни ждать, ни плакать нам не надо! Надо только думать день и ночь, Как уйти от собственного ада, Как и чем нам Родине помочь!
Александр Вертинский 1942
Ненужное письмо
Приезжайте. Не бойтесь. Мы будем друзьями, Нам обоим пора от любви отдохнуть, Потому что, увы, никакими словами, Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов, В белой узенькой лодке уйдем за маяк. На закате, когда будет вечер малинов, Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем, Я Вам маленьких крабов в руках принесу. А любовь — похороним, любовь закопаем В прошлогодние листья в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться И лиловое море уйдет за косу, Вам покажется белой серебряной птицей Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы В танцевальном оркестре в большом казино, И за Ваши печальные детские губы Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами Это мертвое пламя уже не раздуть, Потому что, увы, никакими мечтами, Никакими стихами любви не вернуть.
Александр Вертинский Лето 1938 Циндао
О моей собаке
Это неважно, что Вы — собака. Важно то, что Вы человек. Вы не любите сцены, не носите фрака, Мы как будто различны, а друзья навек.
Вы женщин не любите — а я обожаю. Вы любите запахи — а я нет. Я ненужные песни упрямо слагаю, А Вы уверены, что я настоящий поэт.
И когда я домой прихожу на рассвете, Иногда пьяный, или грустный, иль злой. Вы меня встречаете нежно-приветливо, А хвост Ваш как сердце — дает перебой.
Улыбаетесь Вы — как сама Джиоконда, И если бы было собачье кино, Вы были б «ведеттой», «звездой синемонда» И Вы б Грету Гарбо забили давно.
Только в эту мечту мы утратили веру, Нужны деньги и деньги, кроме побед, И я не могу Вам сделать карьеру. Не могу. Понимаете? Средств нет.
Вот так и живем мы. Бедно, но гордо. А главное — держим высоко всегда Я свою голову, а Вы свою морду, — Вы, конено, безгрешны, ну а я без стыда.
И хотя Вам порой приходилось кусаться, Побеждая врагов и «врагинь» гоня, Все же я, к сожалению, должен сознаться — Вы намного честней и благородней меня.
И когда мы устанем бежать за веком И уйдем от жизни в другие края, Все поймут: это ты была человеком, А собакой был я.
Александр Вертинский 1934 Париж — Нью-Йорк